Оно мне надо?

Оно мне не надо.

Так что как бы мне не было неохота, я снялся со своего походного кресла и прогулочным шагом направился к концу коридора. И если дело будет совсем хреново, то я вмешаюсь и всех спасу, потому что тот ещё спасатель.

— Давайте, девки! — услышал я крик Стекловой позади. — Соберитесь!

Из трещины пошла третья, финальная перед боссом волна…

Уж в чём, в чём, а в самооценке Кати Чертановой сомневаться не приходилось. Уверенная, спокойная, самодостаточная и острая на язык — это всё про неё.

Однако… не сейчас…

Сейчас и здесь, на поле боя, среди подруг, которые уничтожали жаб на скорость и целыми пачками, она опять чувствовала себя пятым колесом. Точно так же, как тогда, в лесу рядом с паучьей кладкой. И точно так же, как на лужайке перед домом Кочеткова.

Внешне кадет Дольче ничего такого не показывала, но внутри… внутри она очень сильно переживала.

Переживала и раз за разом накручивала себя всё сильней.

Виток за витком, виток за витком.

А что, если где-то на верхах произошла ошибка и на самом деле она не должна служить в группе «Альта»? И что, если эта ошибка рано или поздно обнаружится? Или вообще… что, если ошибка уже обнаружилась, но институтские теперь не могут просто так турнуть её без уважительной причины? И что, если основной задачей Василия Ивановича Скуфидонского является вывести её, подлую обманщицу, на чистую воду?

Например, вот, сегодня!

Прекрасный повод, не так ли⁉

Первая же трещина, а они с девками просрут к чертям собачьим дорогущий артефакт закрытия. И всё это случится из-за неё. Ну… объективно ведь из-за неё! Не из-за Шамы же, в конце-то концов, которая своими кастетами уложила уже больше сотни монстров⁉ И не из-за Стекловой, которая пусть и бесит в роли командира, но делает всё чётко и правильно⁉

Жопа, — думала про себя Катя. — Жопа-жопа-жопа.

И тем глубже была эта самая метафорическая жопа, чем ближе грёбаные жабы пробивались к блокатору.

Девятый опорник.

Последний.

Битва уже почти проиграна, — подумала Чертанова и вложилась в свой последний перед полным истощением удар по площади. Несколько жаб сдохли сразу же и несколько лишь чутка занялись пламенем, но этого всё равно было мало.

— Мало, мало, мало, мало, — от бессилия упав на колени, начала шептать Дольче. — Мало, мало, мало…

Несколько жаб уже перемахнули через их головы и вот-вот доберутся до блокатора. Всё. Конец. Финита ля комедия, Дольче.

На глаза девушки навернулись слёзы. Вот она, жалкая и беспомощная, ревёт посреди девятого опорника, наблюдает за приближающимся поражением и ничего, ничегошеньки не может с этим поделать.

И тут…

Тут зарождающаяся жалость к себе внезапно сдохла в зародыше и сменилась каким-то другим, доселе неведомым чувством. Гнев? Да. Злость? Ещё какая! Ярость? Да-да-да, это она, родимая! А ещё… ещё вдобавок ко всему внезапная внутренняя сила и уверенность в том, что именно она, — кадет Чертанова, — сможет переломить ход этого боя.

Оскалив зубы и сжав кулаки, Дольче поднялась с колен.

Вся эта непередаваемая смесь эмоций усиливалась, крепла и будто бы заварное тесто, подогреваемое даром огневика, становилось всё гуще. Всё гуще, и гуще, и гуще, пока в какой-то момент не вырвалось изо рта первобытным криком:

— А НУ-КА, СУКА, СТОЯ-Я-Я-ЯТЬ!

И жабы остановились…

Князь, граф, барон, дворянин… а сколько ещё всяких-разных западных герцогов, эрцгерцогов, маркизов и шевалье? Сколько халифов, шахов, ярлов и дожей?

Везде и во все времена аристократам жилось значительно лучше, чем простым смертным. И не всегда все вопросы можно было решить одними лишь деньгами; некоторые жизненные опции открывались лишь тем, в чьих жилах текла голубая кровь, и этот факт был официально заверен монаршей печатью.

Однако со временем, — когда именно это произошло доподлинно неизвестно, — в мире начала набирать обороты новая сила.

Речь о международных торговых корпорациях.

Например, вот… Нобели.

Никак не привязанные к географии и свободные от обязательств перед шведским королём, — потому как всю дорогу старательно избегали титулов и присяги, — Нобели были свободны брать в свою семью тех, кого хотели, а хотели они людей умных, предприимчивых и полезных.

К последним, кстати, относились и аристократы.

Так что если в какой-то стране вдруг появлялся новый род с двойной фамилией, — «открывался филиал», как любил шутить Патриарх Нобель, — то всем вокруг сразу же становилось ясно — за этими ребятами стоит сила, с которой лучше не шутить.

В Российской Империи таким «филиалом» стали Ивановы-Нобели.

И без того сильный род, едва не выслуживший княжеский титул, они породнились с корпорацией Нобелей вот уже двести лет назад. С тех пор корона, конечно же, охладела к ним, но деньги, власть, мировое влияние, грамотный маркетинг, да и просто-напросто польза от сотрудничества просто не позволяли объявить их врагами народа.

Ну а тем более, что репутация у Ивановых-Нобелей была просто безупречна.

Российский «филиал» корпорации занимался фармацевтикой и изо всех сил приносил человечеству пользу. За свои деньги Ивановы-Нобели проводили исследования, разрабатывали лекарства и усмиряли болезни. Благодаря им лютая хворь, которая всего-то несколько десятков лет назад могла вызвать эпидемию, теперь была не опасней простуды.

А сколько денег было вбухано в благотворительность?

А сколько в поддержание репутации?

Однако за нарядным фасадом, как это обычно и бывает, у Ивановых-Нобелей скрывались мрачные тайны.

И одна из этих тайн была напрямую связана с закрытой школой для сироток. Школой, в которую часто наведывался двоюродный брат патриарха Ивановых-Нобелей, некто Константин Оскарович. Наведывался, отбирал лучших, а после всю сознательную жизнь курировал каждый их шаг.

Именно в такой школе вырос и возмужал Иван Хельсин.

— Ваня? — Константин Оскарович снял трубку. — Ну как там успехи?

Звонок раздался не очень к месту, но для своего лучшего агента, у Иванова-Нобеля всегда было время. А потому он согнал с подлокотника кресла своего любимого лысого кота и жестом прогнал рыжую конопатую девчулю, которая до сих пор пристально рассматривала пупок Константина Оскаровича.

Рассматривала, да ещё причмокивала между делом.

— Я вычислил оборотня, — как-то уж больно неуверенно рапортовал Хельсин. — Однако убить не смог. До сих пор не получалось выбрать удачный случай. Монстр очень… социализированный. Им оказалась молодая девушка, живущая в компании соседок. Так что жертв среди мирного населения избежать невозможно.

— Хм-м-м…

Константин Оскарович запахнул халат, встал с кресла и прошёл к окну.

Лучший-то Ваня лучший, — подумалось ему, — да только в последнее время слишком уж странно себя ведёт. То, на что у него раньше уходил свободный вечерок, в этот раз он не может выполнить вот уже третий день подряд.

С другой стороны, раз уж оборотнем оказалась молодая девушка, то такой расклад даже к лучшему!

— Ничего страшного, Иван, — произнёс Константин Оскарович. — Это даже хорошо, что ты не стал спешить как обычно. Планы меняются. Приведи мне её живой. Сможешь?

Секундная заминка, но… чёрт! Какая же она странная!

— Смогу, — как будто бы через силу выдавил из себя Хельсин.

Заминка странная и сам он очень-очень странный. Нет ничего хуже нестабильности и непредсказуемости, — подумал про себя Иванов-Нобель, а вслух спросил:

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

— Нет.

А на сей раз Хельсин ответил неестественно быстро.

Что ж…

— Я не знаю, что у тебя там случилось, — сказал Константин Оскарович, — но чувствую, что что-то не так. Скажи мне, Ваня, ты случайно не забыл о своём долге перед человечеством?

— Нет, Константин Оскарович. Я всегда о нём помню.

А вот теперь это был его Ванечка. Знакомые интонации, привычное построение фраз, и никаких двойных смыслов. Что бы там не взбрело ему в голову, сейчас его это, кажется, отпустило.